Два веса, две мерки [Due pesi due misure] - Лев Вершинин

Не менее ярко выписан и портрет виконта Кобрама, этого «Кавалера Ордена Негодяев» («Велосипедная гонка»), который «сразу стал блюдолизом, наушником и доверенным лицом своих непосредственных начальников и на пути к возвышению не преминул завести на каждого из них досье: записанные разговоры, компрометирующие фотографии, с помощью которых он устранял соперников, едва достигал одного с ними служебного положения».

С образами «сильных мира сего» читатель встретится во многих рассказах книги. И в этих персонажах заключен огромный заряд социальной типичности, реалистической обобщенности; использование гротеска при этом лишает подобных «людей» ореола загадочности и всемогущества, превращает их в существа жалкие и отвратительные.

Несомненно, символичен в этом плане «герой» рассказа Пьеро Кьяры — Париде Мильявакка (фамилия эта — сочетание двух итальянских слов: «миля» и «скотина»), «Кавалер Труда и Доктор Гонорис Кауза», который «еще и в 1966 году оставался одним из столпов итальянской промышленности». Беззастенчиво нечистоплотный в делах, до мозга костей циничный и распутный, безразличный ко всему, что не сулит финансовой прибыли или плотских наслаждений, изуверски жестокий даже к самым близким людям, Мильявакка вызывает чувство презрения и физической гадливости, которое особенно усиливается, когда эта ничтожная, по сути, личность, вознесенная к вершинам власти такими же, как он, мошенниками, начинает разглагольствовать о судьбах «избранных» (к которым он, конечно же, причисляет и себя), непонятых и преданных «толпой», — о Муссолини, о Наполеоне: вот каковы масштабы самомнения у «кавалера труда»!

По воле автора Мильявакка погибает жалким и нелепым образом, однако мораль рассказа отнюдь не в бесславной смерти этой «скотины». Сверхзадача Кьяры гораздо глубже и социально заостреннее, она со всей очевидностью — в раскрытии механизма, а значит, неизбежно и в разоблачении системы преемственности порока в данном типе общества, что с особой силой подчеркивается и лексическим обрамлением новеллы. «Вива Мильявакка!» — название, «Да будут благословенны сыновья — наследники почившего с миром праведника!» — финальная фраза (вспомним: «Король умер, да здравствует король!»).

Эту же тему мы встречаем и в рассказе «Конкурсный экзамен» К. Монтеллы — крупного писателя, внесшего значительный вклад в создание галереи образов итальянских акакиев акакиевичей, пусть с трудом дышащих под прессом жизни и зачастую безропотных, но тем не менее живых и живущих, легко узнаваемых в конкретной действительности сегодняшней Италии, а потому являющих собой не только протест, но и гневное обвинение обществу.

Мастерски владея стилистическими средствами сатиры, Монтелла искусно вплетает в скрупулезно реалистическое бытописание штампованные формулы официальных документов с их лексической и синтаксической тяжеловесностью: не может не вызвать смеха вот такая тема сочинения: «Подобно тому как вооруженные часовые стоят на страже священных границ Отечества, в учреждениях административного управления чиновники оттачивают инструменты, всемерно споспешествуя умножению благосостояния и величия страны, долженствующего сохраниться в веках».

Душевная затравленность героев передается и конкретно материализованными метафорами: так, парты, за которые усадили чиновников, настолько узки, что «взрослый человек, сидя за подобной партой, чувствовал себя точно в смирительной рубахе; если ему нужно было, скажем, почесать за ухом, то он производил такой шум и скрип, будто вытаскивал гвозди».

«Смирительной рубашкой» скромных чиновников Монтеллы является порочно мертвая громоздкость бюрократической системы, однако она, по мысли автора, — лишь внешняя, хотя и бесконечно воспроизводимая форма зла; трагикомизм ситуации сатирик усматривает прежде всего и главным образом в том, что эта навязанная общественным бытием «одежда» стала вторым «я» героев, без которого они попросту не мыслят своего существования.

Построенный на насмешливой парадоксальности, рассказ становится ядовито-юмористическим исследованием «учреждения», обретающего в сознании «маленького человека» характер символа государственной власти как таковой.

Он, этот «маленький человек», порой незримо присутствующий практически у всех авторов сборника, отнюдь не однозначен в своем характере. Он умен и глуп, храбр и труслив, впечатлителен и трезво-рассудителен, плутоват и наивен. Словом, он действительно реальный человек. В реально существующей — капиталистической — Италии.

«Все Великие Грабители объединились против него, но удастся ли им уничтожить его? — Этот вопрос задает во вступлении к одной из своих книг П. Вилладжо. И отвечает на него так: — На мой взгляд, они переоценивают своего неприятеля. Этот „маленький человек“ удивительно боеспособен, хотя он всегда и все проигрывал и терял: две мировые войны, колониальную империю, восемь футбольных чемпионатов подряд, первое место в области производства домашних электроприборов, покупательную способность лиры, веру в тех, кто им управляет, и голову по женщине, которая на поверку окажется страшным чудовищем.

Он провел лучшие годы жизни в леденящих душу уик-эндах, в схожих с театром ужаса автомобильных пробках, сопровождавших его выезд на отдых и возвращение с него. Затем начиная с конца 60-х годов общество, по кочкам которого он, то и дело спотыкаясь, ковыляет, радикальным образом изменилось. Но изменился и он сам, а его враги этого не заметили. Он ко всему приспособился и все претерпел, неизменно оставаясь на поверхности и улыбаясь. В конечном итоге в своей жизни, которая, если приглядеться, длится каких-нибудь тридцать оплачиваемых отпусков, он почти коснулся счастья, даже больше того — он счастливее всех этих „других“. А завтра — и его противники знают это — им придется обращаться не к кому-нибудь, а к нему за голосом на выборах, за поддержкой, потому что именно ему суждено всегда и неизменно определять великие сдвиги и именно он является — как это ни парадоксально — создателем пьедестала, на котором покоится „их“ власть, а значит, и его позор. Но при этом ему, и только ему, придется трудиться до рвоты, именно его будут называть дерьмом, призывая гнуть спину на благо этой страны. Потому что, хотим мы того или не хотим, именно он — эта страна…»

Итальянской литературе в лучших ее образцах всегда было свойственно чуткое ощущение пульса времени. И вот талантливый писатель Карло Мандзони уже более десятка лет назад с глубокой тревогой отметил факт появления на свет абсолютно нового типа «обыкновенных людей». Это уже не вчерашний — эпохи неореализма — человек с улицы, робкий неудачник в любви, приниженный, бедный, остро ощущающий свою неполноценность, но в то же время страстно мечтающий о счастье. Это страшный «герой массы», безумец в тисках судорожной, лихорадочной цивилизации с ее оглушающим сознание и подавляющим волю техницизмом, «маскультурой», «сексуальной революцией».

«Муж пропускает жену через мясорубку, жена прокалывает мужа насквозь вязальными спицами, бандиты пылесосом опорожняют несгораемый шкаф банка, контрабандист тайком перевозит тонны фасоли, спрятанной в отворотах брюк… Я уж не говорю о вымогательстве, грабежах, убийствах, продаже наркотиков, домах терпимости и прочих милых вещах… Город, в котором полно омерзительных рож, и если б я стал на перекрестке и начал награждать пощечинами всех прохожих подряд, то наверняка бы ни разу не ошибся».

Этими словами главного героя — частного детектива Яко Пипы — Мандзони сразу четко очерчивает контуры дикого мира, который читатель найдет в повести-детективе «Штрафной удар в твое прекрасное личико». Автор осознает, что описание мерзостей бытия, именуемого в данном случае современным профессиональным футболом, требует самых резких и сильных изобразительных сатирических средств — гиперболы, гротеска, карикатуры. Болельщики и футболисты, тренеры и полицейские наделены такими приметами внешности, которые адекватны их плохо скрываемым внутренним порывам — наружу то и дело прорываются скрежет зубовный, вой, визг, истерические слезы. В повествовании очень силен пластический элемент: персонажи запечатлены в гротескных позах и жестах, говорящих зачастую ярче, чем их стандартизованный лексикон. Действительность в контексте повести с трудом поддается истолкованию, она непроницаема, бредообразна. А потому логично и оправданно обилие «черного юмора» и в изрядных дозах — натурализма. Герои К. Мандзони — люди, обитающие на обочине общества, они — завсегдатаи баров, где их оглушают низкосортным виски, какофонией дискомузыки, призрачностью выигрыша в игральном автомате. В них успешно подавлены даже самые робкие ростки бунтарства, их пороки неизменно останавливаются на грани подлинной преступности: вместо яда используется слабительное, вместо удавки гангстера — изнуряющие объятия продажных девиц. Словом, персонажи Мандзони — ярчайший продукт буржуазной обыденщины. Причем «сюрреалистическое начало здесь, — указывает критик Андреа Вителло, — имеет тот же вес, что и реальная действительность. Признаем откровенно, в нашей повседневности с ее абсурдом, насилием, жестокостями случаются события куда более чудовищные, чем те, о которых пишет этот наш писатель. А люди? Разве они зачастую не страшнее и не злее созданных фантазией автора героев? К сожалению, наш мир — худший из миров: чудовищ порождает сама действительность, а не авторский вымысел».